Столбовский мирный договор между россией и швецией

Столбовский мирный договор между россией и швецией

Столбовский мирный договор 1617 года — между Россией и Швецией подписан 9. III в деревне Столбове (северо-восточнее Новгорода) кн. Д. Мезецким и А. Зюзиным и шведскими уполномоченными Я. Делагарди, К. Флемингом, Г. Горном и М. Мартенсоном; завершил русско-шведскую войну, фактически начатую шведами в 1611 году захватом Новгородской области, а формально объявленную в 1613 году после избрания на русский престол Михаила Романова и провала кандидатуры шведского принца Карла Филиппа.

Швеция в это время находилась в напряжённых отношениях с Данией и Польшей, и финансы её были сильно расстроены. Тем не менее её международное и внутреннее положение было несравненно лучше, чем положение Русского государства, разорённого многолетними внутренними и внешними войнами и продолжавшего тяжёлую борьбу с Речью Посполитой.

Незадолго до начала мирных переговоров шведский канцлер Оксеншерна писал: «Москву должно привлекать к миру частью словами и письмами, частью побуждать её оружием». Однако начатая шведским королём Густавом II Адольфом летом 1615 года осада Пскова оказалась неудачной и только ослабила позиции шведов во время переговоров.

Предварительные переговоры начались осенью 1615 года при посредничестве английского посла в Москве Джона Мерика. Заинтересованное в скорейшем устранении помех для торговли с Россией, правительство Англии ещё в 1614 году уполномочило Мерика посредничать в русско-шведских переговорах. В феврале 1616 года в селе Дедерине при участии Мерика и голландских посредников было подписано перемирие сроком до июня 1616 года. Летом 1616 года переговоры были возобновлены путём переписки (уже без участия голландцев). В декабре 1616 года шведские и русские дипломаты съехались в Столбове.

Первоначально шведами был выдвинут ряд далеко идущих требований, как территориальных (признание всех сделанных ими захватов, в том числе и Новгорода), так и экономических (монополизация русской торговли, не только прибалтийской, но также поволжской и восточной, в шведских руках). Занимая одно из первых мест в русской внешней торговле, снабжая Россию железом, медью, оружием, получая громадные прибыли от транзитной торговли русскими товарами, шведы стремились захватить доминирующее положение на русском рынке. Русские же выдвигали принцип «повольности» и равноправия, требовали льгот для своих купцов в шведских владениях и свободы связей с Западной Европой. Положение русских дипломатов было трудным. Поляки грозили наступлением на Москву, и царское правительство нуждалось в быстрейшем завершении столбовских переговоров. Русская сторона поэтому удовлетворилась возвращением Новгородской земли, отказавшись от морского берега. Большая часть экономических притязаний шведов была, однако, отвергнута.

По условиям Столбовского мирного договора шведский король признавал династию Романовых и отказывался поддерживать притязания своего брата Карла Филиппа на русский престол. Швеция возвращала Русскому государству Новгородскую область с городами Новгород, Старая Русса, Порхов, Ладога, Гдов. Территория, отвоёванная Россией по Тяваинскому мирному договору 1595 года (см.), с городами Корела (Кексгольм), Копорье, Орешек, Ям, Ивангород вновь была захвачена Швецией. Между обеими сторонами возобновлялась свободная торговля. Однако проезд иностранных купцов из Западной Европы в Россию и русских купцов на Запад через шведские владения воспрещался. Был запрещён и проезд шведских купцов через русскую территорию в страны Востока. Шведские купцы получали торговые дворы в Москве, Новгороде и Пскове, а русские — в Стокгольме, Выборге и Ревеле. Царское правительство обязывалось выплатить Швеции 20 тысяч рублей серебром.

Столбовский мирный договор освобождал силы Русского государства для борьбы с Речью Посполитой. В то же время Россия оставалась полностью отрезанной от Балтийского моря. В речи, произнесённой перед сеймом, Густав Адольф говорил: «Без нашей воли русские купцы не могут показаться теперь на Балтийском море ни с одной лодкой. Шведы могут по своей воле руководить теперь русской торговлей».

Столбовский мирный договор был ратифицирован в 1618 году. Его территориальные статьи были окончательно уничтожены при Петре I.

Дипломатический словарь. Гл. ред. А. Я. Вышинский и С. А. Лозовский. М., 1948.

Русско-шведская граница
по Столбовскому договору 1617 года

23 февраля 1617 г. в деревне Столбово близ Тихвина был подписан долгожданный мирный договор между Россией и Швецией. По его условиям шведы возвращали России оккупированный ими Новгород и бóльшую часть его земель, но сохраняли за собой Карельский перешеек и южное побережье Финского залива с крепостями Ям, Копорье, Орешек и Ивангород, которое будет впредь именоваться Ингерманландией. Кроме того, русское правительство обязывалось выплатить контрибуцию в 20 тысяч рублей серебром, шведским купцам гарантировались торговые привилегии в России.

Таким образом, намерения шведского короля Юхана III, ещё в 1580 г. выступившего с “великой восточной программой”, осуществились: Россия оказалась отрезанной от Балтики, Столбовский “мир невольной” на 85 лет закрепил её изоляцию от Северной и Западной Европы. Правда, русские дворяне и горожане имели возможность в двухнедельный срок выехать из уступленных Швеции земель в Россию, однако, крестьяне и белое духовенство обязаны были остаться. А чтобы впредь “смуты и ссоры не учинилось”, было договорено, что в районе 1 июня 1617 г. на мосте в устье впадающей в Ладогу р. Лавы должны были съехаться “по три человека добрых людей” с каждой из сторон для обозначения линии границы:

…им оттоле почати размежевати и грани класти меж Его Королевского Величества и Царского Величества земель тако, чтоб Ореховскому, Копорскому, Ямскому, Иванегородскому уездам отлучённым, и прямыми межи и грани отмежёванным, и разведённым быти от Ладожского и от Новгородского уезду, от Сомерские волости и Гдовского уезда.

Внимание, которое уделяли шведы воплощению своей давней мечты, закреплённой в новом договоре, красноречиво характеризует следующий факт. Когда к королю Густаву II Адольфу, находившемуся при осаждавших Ригу войсках, прибыл курьер Герман Флемминг с сообщением о том, что границы с Россией определены, наконец, окончательно, шведский король ответил: “За эти вести я Вас награждаю несколькими поместьями. Просите любые!”.

Итак, с опозданием почти на пять месяцев, 25 октября на Лаву прибыли “полномочные межевальные послы”: русскую сторону представляли козельский наместник С.И.Жеребцов, нижегородский дворянин И.Б.Доможиров и дьяк из Ладоги И.Л.Льговской, шведскую — дворяне Клас Эрикссон (till Melkila), бывший копорский градоначальник Йоаким Берендс (till Strömsberg) и секретарь Хенрик Йёнссон. Без малого полгода работали они в непроходимых зачастую лесах и болотах, выясняя, описывая и обозначая на местности многокилометровую линию границы от Ладоги до Нарвы. Наконец, 29 марта 1618 г. на пограничной Осиновой горке произошёл обмен межевыми записями; было договорено, чтобы “всяким людям чрез тот рубеж… не переступати. А с которые стороны ни буди виноватого сыщут, и виноватому смотря по вине наказанье учинити, а лихих казнити, чтоб вперёд воровства и неправды не было”.

Вот как описывает оредежский участок границы петербургский исследователь А.М.Шарымов: “Между Вязом и Муравейном [на р. Луге — Д.Р.] она поворачивала на восток к речке Кемке, поднималась по ней до Липова, а потом — ещё выше, по реке Ящере между Сорочкиным и Низовской. Затем по речке Лутинке граница шла на север к Дивенской, а от неё – на северо-восток к Орлинскому озеру, мимо Заозерья, Острова и Орлина к Дружной Горке. После этого от Кургина поворачивала на восток: шла через Слудицы к Борисову на Оредежи, затем – мимо Малых и Больших Слудиц к месту впадения речки Еглинки в Тосну у Гришкина”.

Однако детальное рассмотрение показывает, что линия рубежа не вполне совпадала с границей Петербургской и Новгородской губерний, которую обычно берут за основу при реконструкциях. Между тем, межевые записи, оригинальные шведские и позднейшие русские карты, а также данные натурных исследований позволяют локализовать её с достаточной точностью. Поэтому возьмём в руки русский и шведский тексты размежевания и пройдём с ними по южной границе Верхнего Пооредежья, только не с запада на восток, как у Шарымова, а с востока на запад, как шли межевщики, составляя своё описание.

Сразу поясним, что линия границы была маркирована просекой шириной в 2 фамна (ок. 4 м), причём, крайние деревья были отмечены засеками, а на приметных местах содержала пограничные знаки трёх типов: огранённые деревья, огранённые же камни и, наконец, засыпанные древесным углём глубокие ямы. В качестве граней выступали: со шведской стороны — одна или три короны, с русской – православный крест.

Итак, в месте пересечения межой Слудицкой дороги, у приметной огранённой сосны с двумя вершинами начинался Суйдинский погост и — вместе с ним – Копорский уезд, граничащие с русским Климентовским (Elimenski) Тёсовским погостом Новгородского уезда. Пройдя отсюда 8 вёрст в западном направлении, межа упиралась в левый берег р. Оредеж в районе шведской пустоши Великие Пожни (Wällika Poßna eller Åijanito) и поворачивала на север:
А межа пошла меж тех погостов к реке к Оредеже, к пустоши к великим пожням, восемь верст, и тут у реки у Оредежи на берегу сосна огранена, а на сосне грань, крест да корона, да тутож от тое сосны близко на поле камень, и на том камени грань, крест да корона, да чрез камень пояс, а Оредеж река на низ вся пошла в Новгородскую сторону.

Предпринятая петербургскими исследователями Н.Н.Воробьёвым и С.Ю.Малаховым попытка обнаружить этот камень летом 2004 г. результатов не дала. Однако ещё перед последней войной здесь сохранялся не только камень, но и огромная сосна, на стволе которой можно было угадать следы “грани”. По словам местного старожила Н.М.Григорьева, камень с крестом и коронами лежал на левом берегу реки между деревень Большие Слудицы и Борисово; он просуществовал до 1970 или 1971 г., когда его во время мелиоративных работ на соседнем поле столкнули в реку. От “борисовского” камня межа шла “с версту” вверх по реке до места впадения в Оредеж правого притока — Клетного ручья (ныне — руч. Клетенский) у шведской дер. Клетно (Kletnoij by, som kallas Kletnoij Bolsoij och Mensoij). Здесь межа вновь поворачивала на запад, поднимаясь Клетенским ручьём от его устья 3 версты вверх до пустоши Ручьёв (Rutziesf) и далее ещё версту до места впадения в ручей правого притока – руч. Язвинного. Далее межа шла Каменным ручьём до Липовской дороги, а затем по дороге, проходя мимо нынешней ж.-д. ст. Слудицы, 4 версты до шведской пустоши Липово (на современных картах — ур. Пустошь Липова).

Далее межа шла Липовской дорогой, меняя в районе нынешнего ур. Кордон Квасов западное направление на почти южное, 8 вёрст до шведской пустоши Счуры (Sziri) – ныне ур. Мартынов Хутор. Затем, делая небольшую петлю на запад в направлении шведской пустоши Заречье (ныне ур. Бугры — камовые холмы в этом районе называют также “Шведские горы”), пройдя 7 вёрст той же Липовской дорогой, межа достигала Плоского камня (Мамы).

Мама-камень — несомненно, самый известный репер южного участка русско-шведской границы: ещё в середине XIX в. кобринский пастор А.Л.Меларт сообщал, что на нём (в ту пору) были изображены крест и короны, а местные финны называли подобные пограничные знаки Valkea kivi -“Белый камень”. А гатчинский краевед А.Н.Лбовский свидетельствовал, что при Петре I у Мама-камня происходила битва русских со шведами и именно здесь, на берегах лесной речки Ракитинки, согласно исследованиям фольклористов родилась русская народная песня “Под ракитою зелёной Русский раненый лежал”.

В последние годы Мама-камень, отмеченный на топографических картах, был неоднократно посещаем исследователями. Однако кроме нескольких зубчиков и трещин на южной его грани, напоминающих слово “МАМА”, других символов обнаружено не было: или кто-то, зная название камня, увековечил последнее на нём самом, или наоборот, благодаря этой “надписи” валун прозвали Мама-камнем. Отметим ещё, что у Мама-камня оканчивался Суйдинский погост и начинался Орлинский.

От Мама-камня межа шла Липовской дорогой 3 версты: согласно русскому описанию за пустошь Раткино, согласно шведскому – до русской пустоши Ракитно (Rokithno), затем – ещё 4 версты до “Кривого мху” и ещё 4 версты “ломами”, т.е. по ломаной линии до “большой Новгородской дороги, что идёт из Новгорода в Ивангород” на Осиновую горку (ныне — бывшая дер. Старое Болото). На шведских картах конца XVII в. граница от Мама-камня идёт вверх по р. Ракитинке, затем, делая пять изломов, пересекает большую дорогу, что в точности совпадает с линией границы Царскосельского и Лужского уездов конца XIX — начала XX вв., которая хорошо локализуется по Военно-топографической карте масштаба 1:42000, а также с южной границей Сиверского лесхоза.

Осиновая горка — точка пересечения русско-шведской границей Ивангородской дороги, бывшей средневековым “окном в Европу”,– упоминается в документах, начиная с 1590-91 гг. В 1618 г. здесь было подписано соглашение о рубеже, впоследствии производился размен перебежчиков, наконец, здесь же сходились границы Климентовского Тёсовского и Бутковского погостов Новгородского уезда. Один из путешественников конца XVII в. свидетельствовал, что это – небольшой холм, лишённый деревьев, с лежащим на нём камнем (“une colline un peu eleuée, ou il ny a point darbre”); его спутник называл этот холм “Beresowa gorka, eller aspehögen [т. е. осиновая горка – Д.Р.]”. Он сообщал, что с русской стороны дороги осина с вырезанным на коре крестом всё ещё стояла (хотя совершенно засохла), с ингерманландской – уже упала, но на её месте росла большая сосна, помеченная короной, а рядом располагался большой камень с аналогичной маркировкой.

Этот пограничный “плоский камень” с сохранившимися доныне символами в июне 2004 г. отыскала О.Е.Стёпочкина. До недавнего времени он лежал на чьём-то огороде (дер. Старое Болото, поселение торфяников, сегодня практически исчезла) и зарос высоким бурьяном. Камень упоминался в комментарии к плану Орлинской лесной дачи 1874 г., а на самой карте, кроме дороги, названной “дорогой Ивана Грозного”, вблизи последней отмечены урочища “Новгородская Караулка” и “Королевская Караулка”, названия которых, несомненно, отразили приграничные реалии XVII в.

Перейдя на Осиновой горке Ивангородскую дорогу, межа шла на запад, затем вновь поворачивала на юг, выходя в районе 80-го лесного квартала на современную границу Гатчинского и Лужского районов. Пройдя 26 вёрст лесами и болотами и делая большую петлю на северо-запад, межа выходила к речке Клутенке (ныне – Лутинка), поднималась, согласно описанию, вверх по речке 3 версты, вновь поворачивала на юго-запад и через 5 вёрст выходила на Гнезденскую дорогу, где Орлинский погост граничил с Грезнёвским.

До сих пор линия рубежа совпадала с дореволюционной границей Царскосельского и Лужского уездов, с достаточной точностью локализующейся по уже упоминаемой Военно-топографической карте. Далее, судя по описанию рубежа и шведским картам конца XVII в., граница проходила несколько южнее: пройдя 4 версты, межа выходила к речке Гнезденке (ныне – Низовка ), шла речкой мимо русских пустошей Гнезна, Березняг и Гнезденка, и ещё через 4 версты достигала р. Ящеры, по которой спускалась 2 версты до русской пустоши Сорочкино Болото (ныне – дер. Сорочкино).

От Сорочкина Болота межа шла на северо-запад 4 версты до шведской пустоши Кемска, где лежал очередной пограничный камень (пока не обнаруженный), затем, выходя на Липовскую дорогу, по линии современной границы между Лужским и Волосовским районами спускалась до шведской пустоши Липово (ныне – ур. Базаровские хутора), в двух верстах от которой находился ещё один пограничный камень. В мае 2004 г. университетские исследователи А.И.Резников и О.Е.Стёпочкина обнаружили в километре к северу от нежилой ныне дер. Липово камень, подходящий под описание границы. Однако символов на нём не оказалось — возможно, в случае отдалённых камней межевые комиссары откровенно халтурили, вырубая вместо трёх положенных корон одну, а то и вовсе ничего.

Далее межа шла Липовской дорогой по современной границе Лужского и Волосовского районов 5 вёрст до речки Кемка и ещё 4 версты до озерка Тренога (ныне заросло, превратившись в болото). Здесь, в одном из самых диких мест русско-шведского рубежа оканчивался Грезнёвский погост и Копорский уезд, которому он принадлежал. А обнаруженный здесь теми же университетскими исследователями рубежный камень, упоминаемый в описании границы, представлял собой гранит-рапакиви (фин. “гнилой камень”), сильно разрушенный временем, и символов на нём также обнаружено не было.

Наконец, межа сворачивала с границы районов влево, спускаясь по Раннему ручью (ныне – р. Ранница) и ручью Веточке до Посестриной горы (Sestrinagora, Syssarmäki) на р. Луге. Здесь на прибрежной скале, называемой Ростишина (Ростихина), были вырезаны “старинная и новая грань”: русский крест и три шведские короны (доныне не сохранились).

Несмотря на столь прозрачное обозначение линии границы и организации пограничной стражи, случались различные нарушения русско-шведского рубежа:

Да царского ж в-ва в стороне по рубежу на пустоши на Липенке на меже было гранное дерево – тополь, а на тополе были грани,– и то гранное к-на в-ва подданные ссекли и ц. в-ва землёю к-на в-ва люди владеют и сена косят. И по ц. в-ва указу посылан про то сыскивать из Великого Новагорода князь Богдан Путятин; а в сыску его написано: старожилцы, ц. в-ва дворцового села Тёсова крестьяне, сказали,– ссекли де тот тополь к-на в-ва люди, а стоял тот тополь на межи, на ц. в-ва земле; а как ссечён и сожжён – тому лет з десять; а сено на той пустоши Липенке косят к-на в-ва подданные, и учинили круг тое пустоши новые свои признаки по ц. в-ва земле и отводят пашню и сенные покосы х к-на в-ва земле, а наперёд сего та пустошь Липенка была в поместье ц. в-ва за дворянином за Иваном Степановым сыном Забелина Донским, и на той пустоши Липенке к-на в-ва подданные пахали пашню годы с четыре, а после того на той пустоши косят сено.

Отправляемому в 1649 г. в Стокгольм русскому посольству окольничего Б.И.Пушкина был дан наказ просить королеву, чтобы среди прочего “в ц. в-ва землю никому вступатца и владеть не велела, чтоб в том на обе стороны ссоры не было; а тем людем, которые так учинили… велела б её к-но в-во учинить жестокое наказанье, чтоб иным так неповадно было вперёд делать”. Впрочем, случались подобные инциденты и с русской стороны: так, в 1659 г. заставной голова Осип Носакин получил приказ бить батогами крестьян, косивших за рубежом сено и “учинить заказ крепкой… чтоб за рубежом нихто, никакой человек хлеба не сияли и сена не косили”. В 1649 г. к тексту Стокгольмского соглашения о перебежчиках потребовалось даже приложить полные тексты Столбовского договора с дополнением к нему и межевых записей, однако конфликты продолжались и впоследствии. Даже после Кардисского мира 1661 г. шведы жаловались, что граница не исправлена, как они того желали. После полутора лет раздоров и конфликтов в конце 1663 г. межевые комиссии вынуждены были разъехаться, так и не доведя до конца свою деятельность по демаркации новой границы.

Так или иначе, геометрия русско-шведского рубежа не менялась на протяжении всего XVII столетия. И до сих пор, проводя границы между современными постоянно меняющимися административно-территориальными образованиями, чиновники пользуются рудиментами старинной пограничной межи.

Столбовский мирный договор 1617г

Мирный договор, подписанный в Столбове (ныне Ленинградская область), завершил войну между Россией и Швецией. Московское царство было вынуждено признать своё поражение. Однако документ, который должен был положить конец противостоянию между двумя северными державами, стал лишь одним из многих эпизодов одного из самых затяжных конфликтов в отечественной истории.

Исторические предпосылки русско-шведской войны

Со времён присоединения новгородских и псковских земель к Московскому княжеству правители Москвы стремились получить выход к Балтийскому морю. Одну из самых масштабных попыток «прорваться» к берегам Балтии осуществил Иван Грозный во время Ливонской войны. Несмотря на усилия Русского царства, Ливония так и не стала владением Ивана IV, а её земли разделили между собой Польша и Швеция. К началу ХVII века Швеция усилилась и стала претендовать на одну из ведущих ролей в европейской политике.

У Стокгольма появилась мысль превратить Балтийское море в своё внутреннее озеро. А в конце ХVI века шведский принц Сигизмунд Ваза стал монархом Речи Посполитой. Появилась реальная перспектива создания единого государства, которое бы объединило территории сегодняшних Швеции, Польши, Литвы, Финляндии, Украины, Беларуси и стран Балтии. А в это время Русское царство переживало динанстический кризис, вылившийся в события Смутного времени.

С 1610 года шведы активно участвовали в русской Смуте. В течение одного года династия Ваза предъявила претензии на московский престол, шведские войска заняли Новгород, а Семибоярщина провозгласила польского королевича Владислава царём всея Руси. В это время в Швеции правил двоюродный дед Владислава Карл IХ. После смерти Карла IХ (1611) его сын Густав II Адольф также объявил о претензиях на русский трон. Однако в 1613 г. царём (и реальным правителем царства) стал Михаил Романов.

В 1613–17 годах шли активные боевые действия между русской и шведской армиями. Шведы заняли Тихвин и Гдов, а также взяли в осаду Псков. Кроме того, ещё со времён Карла IХ шведскими войсками был оккупирован Новгород. Несмотря на потери территорий, государство Романовых укрепилось изнутри. К 1617 году стало понятно, что шведский король не сможет ни занять московский престол сам, ни посадить на него кого-либо из своих родственников. Обе стороны потеряли интерес к военным действиям.

Положения Столбовского мира и его последствия

По условиям мирного договора Швеция отводила войска от Пскова и из Новгорода, но что ещё более важно, шведский король отказывался от притязаний на русский трон и признавал легитимность династии Романовых. Россия же, в свою очередь признавала потерю Карельского перешейка, Ивангорода, крепости Орешек и нескольких других областей, что полностью отрезало её от Балтийского моря. Договор с Россией был триумфом для короля Густава II Адольфа. Он открыл Швеции путь к гегемонии на Балтии.

К середине ХVIII века Швеция одержала ещё несколько побед над соседями и стала одним из ведущих игроков на политической карте Европы. Правда, сам Густав Адольф не увидел этого: он погиб в Саксонии через 15 лет после заключения мира с Россией. Столбовский мир и последовавшее за ним Деулинское перемирие с Польшей приостановили экспансию Русского царства на запад. Однако мечты о выходе к морям не исчезли без следа. Меньше чем через сто лет Пётр Великий вернул утраченные земли и основал на землях бывшей шведской провинции Ингрия новую столицу России – Санкт-Петербург.

Столбовский мир

«Бой великому государю нашему не страшен»: перипетии прошлого. Латентная травматизация мирного договора 1617 года в российской историографии?

© Заглавный лист отдельной книги Новгородского государства 1612 года о раздаче дворцовых земель в поместья в Ляцком погосте.

Отрывки из книги «Столбовский мир. 1617» (СПб.: Русско-Балтийский информационный центр «БЛИЦ», 2017).

Смута — сильнейший политический кризис в Московском царстве начала XVII века — была не локальным, столичным событием, но охватила все города и уезды государства. В каждом крупном городе, в каждом большом районе наскоро сколоченного в XVI столетии и поэтому довольно некрепкого политического образования московских государей Смута проявлялась со своими особенностями.

Свой путь в Смуте прошел Новгород Великий. Для этого города, одного из важнейших в Московском царстве, особенности политических битв были предопределены приграничным положением. К рубежу XVII века вопрос о независимости города уже не стоял. Элиты города за более чем столетие московской власти неоднократно сменялись; социальная структура новгородского общества была сродни той, что сложилась и в других областях Московского государства. Ни о каком воспоминании о «новгородских вольнолюбивых традициях» применительно к этому времени речи вестись не может. Но вот близость к Швеции, постоянное присутствие в городе шведских торговцев, гонцов, а иногда и дипломатов высокого уровня, заметный интерес к Новгороду со стороны шведских политиков — все это накладывало особый отпечаток на повседневную жизнь. И роль Швеции в жизни Новгорода в период Смуты проявилась особенно ярко. Граница со Швецией воспринималась новгородцами как вполне банальное явление: шведов хорошо знали, многие простые обыватели, да и наиболее активные крестьяне часто ездили в приграничные районы с торговыми целями; это было вполне легально и не преследовалось, в особенности — после Тявзинского мира 1595 года, нормализовавшего отношения между государствами.

Новгород к началу XVII века представлял собой достаточно сложно организованное общество. В нем жило несколько тысяч посадских людей — ремесленников, дворников, купцов, просто домовладельцев. Они имели свое самоуправление — пятиконецких старост, выбиравшихся ежегодно; старосты же назначали посадских к разнообразным земским службам-повинностям. В городе и огромной Новгородской земле жило также две или три тысячи семей служилых людей, тех, кого принято называть помещиками. Но эта группа была крайне разнообразной. Будучи в большинстве своем потомками людей, которых переселяли в Новгород многими волнами, начиная с 1480-х годов, некоторые из них уже прочно связали свою судьбу с Северо-Западом; другие же стремились вернуться «на Низ», в «московские города». Помещики преимущественно жили не в городе, а в своих усадьбах, «усадищах». В Новгородской земле существовали также «пригороды» — крепости Ивангород, Ям, Копорье, Орешек, Ладога и Корела, со своими посадскими людьми. В Новгороде и пригородах, в некоторых монастырях стояли стрелецкие гарнизоны, частью набранные из местных «охочих людей», частью — приведенные из центральных районов страны. Около ста — ста двадцати человек служило в административном аппарате.

После заключения Тявзинского мира в 1595 году и произошедшего затем размежевания границ одним из важнейших вопросов политической географии восточной Балтики стал вопрос о коммуникации между шведскими владениями в Ливонии (преимущественно в Эстляндии) и в Финляндии. Сухопутная дорога между этими территориями вела через северо-западную часть Новгородской земли — через Копорье, Ям и Ивангород, отвоеванные в 1590-х годах московскими войсками. Открытие и закрытие этого пути для шведских гонцов, торговцев, воинских контингентов после Тявзинского мира стало подвластно московским властям; шведские же политики остро нуждались в прочной коммуникации ливоно-финляндских территорий: шла война между двумя претендентами на шведский престол, Сигизмундом и Карлом Сёдерманландским (принявшим вскоре имя короля Карла IX). Когда после ослабления центральной московской власти в 1607–1608 годах Новгород оказался оторван от Москвы и окружен отрядами сторонников тушинского Самозванца, со стороны шведских политиков стали выдвигаться предложения о военной помощи царю Василию Шуйскому.

Распад Московского царства после свержения Василия Шуйского стал итогом коллапса, к которому пришло царство, построенное царем Иваном Васильевичем. Новгородские власти, опираясь на местные элиты, будучи плоть от плоти московскими служилыми людьми, между тем проявляли все большую и большую самостоятельность. То же происходило и во многих других частях государства. В конце июля 1611 года Великий Новгород был принужден ко временному политическому союзу со Швецией.

По мнению Г.М. Коваленко, в ситуации политического ослабления центральной власти, в Новгороде возрождались некоторые элементы «спящей», латентной старины [1] — рост значения элементов городского самоуправления, повышение статуса учреждений (от «изб» к «приказам») и проч. Полагаю, говорить об этом можно применительно не только к Новгороду Великому. Представления о новгородских «вечевых», чуть ли не республиканских, традициях в политологии и медиа начала XXI века явно гипертрофированы. В то же время такая характеристика, как рост локального самосознания в Смуту, может быть распространена на многие, если не на все, области Московского царства, части которого, явно непохожие друг на друга, имели разное «прошлое». Политическая субъектность различных частей царства проистекала, как представляется, не из латентно сохранявшихся традиций, но из прагматической необходимости устраивать повседневную жизнь, которая вставала перед отдельными «городами» при самоликвидации политического центра государства в 1610 году.

Московское политическое пространство — царство, «наспех скроенное» полустолетием раньше и, очевидно, не имеющее единства управления, плохо справляющееся со своим многообразием, в годы Смуты неоднократно проявляло тенденции к распаду: и после переворота июня 1606 года, и после образования тушинского лагеря, и после свержения Василия Шуйского. Вместе с тем крупные города — Псков, Казань, Новгород, Смоленск, отдаленные Пермь и даже Сольвычегодск — проявили стремление к формированию особой политической субъектности. Все это происходило на фоне всплеска общественно-политического творчества элит, выработки важных квазиконституционных памятников [2] (проекты договора с Владиславом Вазой, Приговор Подмосковного ополчения, договор Новгорода с генералом Делагарди). Но эти, казалось бы центробежные, тенденции не разрушали Московское государство, а укрепляли его.

Отчетливо это стало понятно в момент политического кризиса в Новгороде осенью 1613 года, когда на выборгских переговорах шведским представителям пришлось отказаться как от идеи проведения кандидатуры принца Карла Филиппа на московский царский престол, так и от идеи инкорпорации Новгородской земли в Шведское королевство. Если первая идея в момент ее обсуждения в Выборге не находила безоговорочной и даже просто серьезной поддержки среди шведских элит, то вторая была, как выяснилось, невозможна для новгородского общества. На переговорах в Выборге осенью 1613 года стороны оказались в зоне почти полного взаимонепонимания. Именно с этого момента realpolitik становится для шведской стороны содержанием всего «новгородского направления». Уже на риксдаге в Эребро в середине января 1614 года возникла дискуссия о том, на какие восточные области Шведскому государству стоит претендовать, а от каких прежних сформулированных претензий придется отказаться. Юный король Густав Адольф вынужден был отстаивать необходимость каких-либо территориальных присоединений перед риксдагом. И риксдаг, и риксрод, и государственный канцлер Аксель Оксеншерна настаивали на том, что требуется ускорить заключение мира, чему будто бы противились военные [3]. В те же дни в Выборге завершились переговоры с новгородскими представителями (но отпущены они были только в июне прибывшим в Выборг королем). Густав Адольф изначально предполагал лично обратиться к Михаилу Романову с предложением мирных переговоров [4], но открывшиеся боевые действия остановили мирный процесс. Еще в июле 1613 года началось движение на Новгород московских войск. Это было провалом идеи Якоба Делагарди, который не стал «делателем царей». В то же время король предполагал еще, что Новгород удастся инкорпорировать в состав Шведского королевства. Важным пунктом в инструкции, данной королем летом 1614 года Э. Горну, Й.А. Крузе и М.М. Пальму, прописывалось участие новгородских представителей в предполагаемых переговорах с московскими послами, дабы те публично отказались от подданства московскому царю. Шведский историограф Юхан Видекинд, оперировавший подлинной инструкцией, указал на риторический прием, использованный в данном документе: «Новгород и прежде был отдельным государством, независимым от России, и только во время [Ивана] Васильевича был насильно подчинен великому княжеству» [5]. Такая апелляция к «исторической памяти» коррелирует с обращением архимандрита Киприана к «новгородскому прошлому» времен Рюрика в своей речи к Карлу Филиппу в сентябре 1613 года [6]. Примечательно, что королевские инструкции были даны через несколько месяцев после публичной отповеди новгородских посланных Хенрику Горну и другим шведским представителям в Выборге.

После провала кандидатуры Карла Филиппа в Выборге всем действавшим политкам стало ясно, что следует договариваться с теми властями, которые находятся в Москве. Первые контакты середины 1613 года были неудачными. И Москва пошла на силовое решение вопроса о Новгороде Великом. В октябре 1613 года боярин Д.Т. Трубецкой отправил в Новгород послание к новгородцам, объявляя о цели похода. Именно из полевого стана князя Д.Т. Трубецкого в Новгороде получили официальные сведения об избрании царем Михаила Федоровича.

Новгородцы призывались, «помня Бога и нашу истинную православную веру, от разорителей наших крестьянской веры, от неметцких людей отстали и целовали б есте крест великому государю нашему царю Михайлу Федоровичю всеа Русии и ему, государю, служили и прямили и добра во всем хотели и с его государевыми ратными людьми над неметцкими людьми и над изменники, которые государю не служат, соопча заодно вместе промышляли, сколько милосердный Бог помочи подаст» [7]. Взамен новгородцам обещалось полное прощение и освобождение от насилий со стороны казаков и всего двигающегося к Новгороду войска.

Идеологические памятники, созданные после Смуты, утверждают, что в новгородцах в это время царило «единачество», характерное для умонастроений и в других городах во время Смуты. Все они стремились якобы для виду сохранять верность прежней присяге Карлу Филиппу, в душе же надеясь на скорое возвращение под власть Москвы. Однако документы показывают, что такого «единачества» среди новгородцев не было. Безоговорочной поддержки Михаил Федорович в Новгороде не имел. У части новгородской элиты в те годы преобладали раздумья и сомнения; говорить о всеобщем страдании под насилием шведов или всеобщем прагматизме (хотя, видимо, и то и другое в новгородской жизни того времени присутствовало), вероятно, не приходится.

Однако удача кн. Д.Т. Трубецкому не сопутствовала. Военной победы войску Трубецкого достичь не удалось. Пришедшие из-под Тихвина казаки не смогли удержать блокаду Ладоги зимой 1613/14 года и ушли. В июне — июле полковник С. Коброн нанес два поражения русским на Мсте. К 14 июля 1614 года войско Трубецкого было отбито от Новгорода. Среди взятых шведами пленных было много новгородцев, ранее бежавших в московские полки; но тогда же, 14 июля 1614 года, большая группа новгородских служилых людей (включая верхушку служилого города — тушинского «стольника» кн. Ф.Т. Черного Оболенского, Б.М. Дубровского, К.Д. Мякинина и других) смогла бежать из объединенного новгородско-шведского войска и вскоре оказалась на московской службе.

«Бесстыдное письмо московитов», отправленное князем Д.Т. Трубецким из-под Торжка еще в октябре 1613 года, на которое новгородцы были вынуждены резко ответить, вместе с тем, вероятно, сыграло свою роль. Эскалация насилия под Бронницами и южнее Старой Руссы имела одним из последствий очередную осаду Пскова, в которой принял участие лично король. Одновременно, на Покров 1614 года, шведская администрация предприняла последнюю попытку принудить новгородцев к инкорпорации в Шведское королевство. Параллельно готовилось посольство хутынского архимандрита Киприана в Москву. В августе 1614 года король Густав Адольф обратился к псковичам с грамотой о покорности королю, с обещанием привилегий и свободы, утверждая, что под шведской властью будет житься лучше, чем при московских великих князьях. Но только через год, в июле 1615 года, король подверг Псков осаде. Однако после неудач, гибели Горна и, главное, после провала кровопролитного штурма 12 октября, 17 октября осаду было решено снять [8].

Осенью 1614 года шведские власти потребовали от новгородцев принести присягу королю Густаву Адольфу. Это вызвало резкое отторжение у значительной части новгородцев: с одной стороны, набирала популярность вроде бы укреплявшаяся в Москве власть Михаила Романова, с другой — требовалось отказаться от общей с Москвой судьбы, к чему значительная часть новгородцев была не готова. Сменивший убывшего в отпуск Якоба Делагарди Эверт Горн договорился с новгородцами об отсрочке плебисцита до Пасхи. Далее в Новгороде было принято решение послать в Москву новую миссию. Посольство выполняло как явную (нормализация отношений с Москвой), так и тайную (установление контактов новгородской элиты с новым московским правительством) функции. Посольство архимандрита Киприана в Москву в 1615 году ― один из самых важных этапов на пути замирения Московского государства и Швеции. Ожесточение предшествующего года было снято, и путь к переговорам открыт.

С начала 1615 года Москва и Швеция активно стремились к миру. В качестве посредников для переговоров выступали как представители Генеральных Штатов, так и король Англии и Шотландии. Якоб I Стюарт обратился с предложением о посредничестве к Густаву Адольфу, и именно его представитель, Джон Меррик, носивший в Англии рыцарский титул, но в Москве именовавшийся по какой-то причине князем «Иваном Ульяновым», начал подготовку к переговорам.

Однако эти переговоры велись одновременно с несчастливой осадой Пскова Густавом Адольфом. Осада эта многократно описывалась в литературе. В ней было многое: и стремление короля достичь воинской славы и взять, наконец, неприступный город, к которому шведские военные силы подходили уже неоднократно, и гибель фельдмаршала Эверта Горна, и стремление части псковичей сдать город «на королевское имя» [9], и попытка Москвы деблокировать город войском Ф.И. Шереметева, так и не поспевшего к Пскову и застрявшего в Верхнем Поволжье в опасении сил Лисовского [10]. В разгар осады, 12 (22) сентября 1615 года, находившийся в королевском лагере риксканцлер Аксель Оксеншерна встретился в королевском лагере с нидерландским посланником А. Иоахими и сформулировал шведские мирные предложения: русские платят семь миллионов рейхсталеров, за что король очищает Новгород и Новгородскую землю, за исключением приморских городов (Яма, Ивангорода, Копорья) и Кексгольма (Корелы) [11].

19 августа 1615 года Якоб Делагарди вернулся из Швеции в Новгород для того, чтобы возглавить переговоры с московской миссией, на которые обе стороны возлагали большие надежды. Первые переговоры в Дедерине, между Осташковом и Старой Руссой, начались 30 сентября 1615 года. Они состояли из двух частей: о размене пленными (что произошло на первом этапе, в октябре — декабре) [12] и подготовке условий мирного договора (эти переговоры, при посредничестве Дж. Меррика и нидерландских посланных, начались 4 января 1616 года). Однако все дипломатические усилия привели только к временному перемирию, окончательные переговоры о мире были намечены на полпути между Ладогой и Тихвином и назначены на конец лета 1616 года. В то же время обе стороны обозначили свое взаимное стремление к миру: речь по существу шла только о тех территориях, которые отойдут соответственно к Швеции и к Москве, а также о суммах, которые будут выплачены Швеции. Риксканцлер А. Оксеншерна в письме комиссарам из Нарвы от 15 ноября 1615 года указывал, что мир с Москвой необходим Швеции, которая истощена длительной войной [13].

На переговорах в Дедерине в 1615–1616 годах было условлено, что в следующий раз представители Москвы и полномочные шведские послы должны встретиться не между Осташковом и Старой Руссой, а между Тихвиным монастырем и Ладогой. Боязнь провокаций во время посольств побуждала обе стороны концентрировать войска и укрепления в местах будущих переговоров. Обозначение места для встречи было весьма условным, и его еще только предстояло точно определить.

В сентябре 1616 года собрался Земский собор в Москве. Вопрос о мире со Швецией был на нем одним из важнейших. О нем докладывал собору дьяк Петр Третьяков. На обсуждение были вынесены все три предложения, сделанные шведами в Дедерине. Формулировка правительственного запроса собору была такой: «На чем с свейскими послы велети делати, на городы или на деньги?» [14] Выборные представители решились уступить Швеции территории, а не выплачивать деньги, которые было невозможно собрать. При этом в качестве аргумента предъявлялся тот факт, что Новгород и его пригороды после длительного разорения «стоят пустые»; если даже и возможно было бы найти средства для их выкупа, то «чем их справити и отколь тем ратным людем, которые будут в них государево жалованье денежное и хлебное» давать? [15] Таким образом, мотив «оставляемых в руках чужеземцев православных душ» вовсе не фигурировал в официальных документах собора.

Обе стороны в момент переговоров слабо представляли себе основания и механизмы будущего разграничения; полагаю, что линейной границы между уездами Орешка, Копорья, Яма и Ивангорода, с одной стороны, и Новгорода и Ладоги, с другой, попросту не существовало: межа была проведена заново. При этом обе стороны готовились к обоснованию «своей» линии границы.

В 1616 году эскалация насилия в Новгороде продолжалась. Важным, волновавшим как московские власти и послов, так и новгородцев вопросом был вопрос о сохранности казны Софийского собора. Бежавший из Новгорода в Тихвин деревяницкий старец Иосиф сообщал: «А на митрополичи де, государь, дворе стоит немецкая сторожа, ротмистр стоит на конюшенном дворе, а немцы у митрополичя крылца стоят днем и ночью, а стергут де, государь, митрополита в церкви Софеи Премудрости Божии, чтоб церковные казны не перехоронили. А по иным, государь, церквам и по монастырям колокола переписали» [16]. Он же сообщал, что шведские солдаты посланы «Волховом к Грузину и на Тигоду и в ыные погосты крестьян грабить и побивать». Жаловались старец Иосиф и вышедший с ним в Тихвин князь Федор Нарымов на хлебную дороговизну: «немецкие люди в Новегороде уставили хлебу цену у руских людей четь ржи купити по 23 алтына по 2 денги, да и купить не добыть, и руские люди многие помирают голодом» [17].

Но эскалация все же не была тотальной. Несмотря на массовое бегство, многие новгородцы оставались на своих местах и прикидывали, чем закончится очередной виток переговоров. В июне 1616 года староста Нутной улицы Якушка Кузнец так разговаривал о будущем мирном договоре со своим соседом Мокейком Яковлевым: «говорили деи они промеж сея про мирное постановенье, что вскоре чет миру, и тот деи Якуш кузнец говорил: не тем деи обычаем к миру наряжаютца, Яков де Пунтусов велел с посаду взять и с уезду косцов на сено, а велел деи сена готовить на всю зиму, а ныне де велел городить Славенской сад плетнем, а велел деи устраивать и вычищать на себя» [18]. Дьяк Семен Лутохин, сумевший послать в Тихвин вести через пробравшегося в Новгород лазутчика, жалуясь на насилия шведов, сообщал о казни пятиконецкого старосты Андрея Ременникова (за сношения с московскими послами в Дедерине), но при этом утверждал, что в июле 1616 года из Новгорода в Копорье, Ям, Орешек, равно как и в Швецию, «неволею» никого не посылают. Но отмечал он и «правежи великие», побои и аресты новгородцев, хотя вместе с тем «в Новегороде в Соборной церкви Софеи Премудрости Божии да у Знаменья Пречистые Богородицы да в Онтонове монастыре да у мученика Христова Дмитрея пенья и по ся места всегда есть, а Бога де молят втайне за государя» [19]. Последняя фраза характерна: вероятно, на службах молились и за Густава Адольфа Карлусовича!

С декабря 1616 года послы уже не столько призывают новгородцев уходить в Тихвин, сколько обращаются к оставшимся с призывом о терпении и с обещанием ожидающей их царской милости [20]. В ответ послы получили грамоту от новгородцев за подписью митрополита Исидора, написанную 18 декабря 1616 года. В ней содержались примечательные слова о молитве всех новгородцев о здравии государя, государева отца митрополита Филарета Никитича, государевой матери инокини Марфы Ивановны. Митрополит писал о своем увещевании новгородцев, обнадеживании их грядущей царской милостью. Даже тем, кто «прямили немцам или по грехом крест целовали» Густаву Адольфу, он обещал от имени царя прощение, так, «как было отпущено тем, кто прямил польским и литовским людям» [21].

31 декабря 1616 года начались переговоры в д. Столбово. Но все было решено еще в ноябре, во время работы в Ладоге миссии английского посредника Джона Меррика. Речь шла лишь о будущей границе и размерах контрибуции. В качестве залога, удерживаемого шведами до размежевания, первоначально назывались Ладога и Гдов. После жарких споров Ладогу шведы согласились передать так же, как Новгород, Порхов и Старую Руссу, — через 14 дней после подписания договора и уплаты денежной контрибуции.

Спор в январе 1617 года шел также и о том, как именно должны были передаваться Швеции уже находящиеся у нее в руках территории. Московское предложение (не имевшее успеха) заключалось в выводе всего населения из передаваемых городов и уездов со ссылкой на прецедент при передаче шведской стороне Корелы в 1610 году. Здесь Москва использовала также и религиозный аргумент, но он столкнулся со шведским контраргументом о свободе воли, выбора: шведы имели опыт управления территориями с православными подданными, и, несмотря на всю патетическую риторику дипломатии, стороны понимали, что собственно религиозных гонений в Новгороде в 1611–1617 годах не было; равно они понимали и возможность преследования московской властью бенефициаров прежнего режима (этот дискурс сохранялся и в дипломатических спорах после подписания договора). В то же время очевидны были случаи насилия в адрес новгородцев и принуждение их переселяться в города, отходящие по договору к Шведскому королевству. На одном из этапов спора, 20 января, шведские представители, убеждая московских послов в том, что православное население не будет насильно обращаться в лютеранский обряд, доказывали это соображением (думается, справедливым) о бессмысленности такой конверсии, приводя в качестве аргумента притчу о царе Максимиане, потерявшем царство, а также актуальный пример с испанским королем, попытавшимся обратить в католичество нидерландских властителей и потерявшим Нидерланды вовсе [22].

В ходе споров и обмена взаимными угрозами московские послы использовали приемы, и ранее принятые в русской дипломатической практике. При угрозе разрыва они отвечали: «бой великому государю нашему не страшен, то делается Божиею волею, а у государя нашего рати не наемны, всегда готовы, а которая кровь крестьянская на обе стороны кончается, и великий государь наш от тое крови будет чист» [23].

10 февраля 1617 года, в обстановке видимых успехов войска королевича Владислава на западе от Москвы, Боярская дума приговорила уступить искомые города и уезды Швеции и подписать Столбовский мир [24]. Было также принято решение уступить во многих спорных вопросах. В боярском приговоре послов отчитывали за то, что они «в своей отписке многие статьи писали непригож» и в некоторых статьях «российское государство с свейским мешали, а государя с королем, а не порознь писали. Тем государя с королем, а российское государство с свейским королевством в ровенстве учинили». Но, принимая во внимание многочисленные просьбы новгородцев, в частности — присланную 31 января в посольский стан челобитную митрополита «и всяких чинов людей», в которой они описали «неистерпимые свои нужи и гонения и правежи от немецких людей для того, что дело продлилось и пишут к ним со слезами и с пенями, и с отказом, что достальные людишка из Новагорода пойдут в свейскую сторону», следовало ускорить посольское дело. Обо всем об этом, согласно тексту боярского приговора, «государь слушал с боярами статейный список и приговорил: По грехам нашим, свейские послы, увидев нашу слабость, многие статьи, о чем раньше приговорили, переменяют». В то же время на западе Александр Гонсевский вторгся в Дорогобужский и Вяземский уезды. Принимая во внимание страдания новгородцев, поступаясь «за Святую Софию Премудрость Божию», царь Михаил Федорович с боярами приговорил: указать послам князю Д.И. Мезецкому с товарищами стоять накрепко, но если шведы заупрямятся и захотят разорвать переговоры, то «по самой конечной неволе поступитца» искомыми крепостями в их пользу [25]. В грамоте из Посольского приказа, обращенной к послам, было добавлено: как грамота придет в посольский стан, «вы не плошайте, и над подьячими смотрите… в разум себе емлючи накрепко свейских послов лукавство» [26]. Переговоры в целом к этому моменту завершились. 17 февраля началось сличение текстов договорных записей [27].

23 февраля московские послы отправили в стан английского посредника «денежную казну» с Несмеяном Чаплиным и подьячим Семеном Реткиным, а за отчетом послали ярославских целовальников. Чаплин, находясь в английском стане, два дня, 23–24 февраля, считал казну [28].

27 февраля 1617 года состоялось подписание мирного договора. 2 марта князь Д.И. Мезецкий с товарищами получили государеву грамоту, по которой им было велено идти в Великий Новгород, принимать город у шведов. 4 марта они вместе с Джоном Мерриком пришли в Тихвин. Тут был назначен авангардный отряд с головой Григорием Бутаковым, у которого числилось 42 человека дворян и детей боярских разных городов, а также 353 человека тихвинских и плавных казаков. Им было велено идти по прямой дороге перед Джоном Мерриком на Грузино, где дожидаться Меррика, после чего идти вместе с ним на Новгород. Придя в Новгород, отряду Бутакова следовало встать на посаде на Торговой стороне и ожидать послов.

7 марта вслед за Г. Бутаковым из Тихвина вышел Джон Меррик. 8 марта за ним последовал князь Д.И. Мезецкий и остальные послы. 12 марта Меррик писал послам, что он пришел на Грузино и, встретившись с Бутаковым, двинулся к Новгороду [29]. В ответном послании князь Д.И. Мезецкий указывал Меррику идти к Новгороду и встать на Торговой стороне. Одновременно он обратился и к К.К. Юлленъельму с требованием вывести шведские военные силы с Торговой стороны на Софийскую, чтобы «на Торговой стороне ни одного немецкого человека не было, а они, государевы послы, идут в Великий Новгород наспех».

12 марта к послам от Меррика прибыл новгородец Матвей Арцыбашев с сообщением, что Юлленъельм уже перевел всех шведских военных с Торговой стороны в Кремль и собирается покинуть последний, «и почала у них стрелба быть из наряду». Князь Д.И. Мезецкий с товарищами забеспокоились и потребовали оставить порох и вернуть всю артиллерию Кремля в сохранности. В это время сами послы подошли к Хутынскому монастырю. Посредническая миссия Меррика продолжалась: послы просили его уговорить Юлленъельма, «чтобы он Новгород на срок очистил и сам из города вышел и людей бы вывел, наряд бы по договору отдал». В тот же день Меррик сообщил послам, что Юлленъельм поздно вечером покидает Новгород и «город очищает и отдает, а как з города пойдет, и он к ним, государевым послом, городовые и пушечного двора ключи пришлет» [30].

По получении этого известия, «государевы послы, поставя образ Пречистые Богородицы на Футыне, пошли в Великой Новгород, урядась, и послали перед собою голов и дворян и детей боярских и стрельцов и казаков, и пришли в Великий Новгород марта в 13 день». Встав на Торговой стороне, они отправили Меррика в Кремль, с ним «для обереженья» послали дьяков Семена Лутохина да Пятого Григорьева, которые уже на Торговой стороне присоединились к посольскому поезду, «смотреть, чтоб чего немецкие люди на отходе не испортили». В тот же день, «за полчаса до вечера», Меррик и Юлленъельм с дьяком Пятым Григорьевым прислали послам ключи каменного города и пушечного двора. Меррик сообщил, что «Божиею милостью и… государевым счастьем» Юлленъельм город отдал и из города вышел. В тот же час послы послали в Кремль голову Григория Бутакова со всем его отрядом, а к митрополиту Исидору отправили дворянина Несмеяна Чаплина и подьячего Савву Семенова. Они должны были официально сообщить митрополиту, «что свейские люди из города вышли, а вошли и сели в городе государевы люди».

Так Новгород вернулся под власть московских царей. Через две недели новая-старая власть вошла в Ладогу и Порхов. Пропуск через границу (которая, впрочем, еще не скоро была размежевана) без «проезжих грамот» был запрещен. Выход из Смуты не повлек за собой эскалации репрессий ни в Москве в 1612 году, ни в Новгороде в 1617 году. Патриарх Филарет в 1619 году согласился с сохранением новгородцами поместий, полученных ими в центре государства [31], однако пожалования при шведах в спорных случаях за новгородцами не утверждались.

Надежным ли был Столбовский мирный договор? Насколько долгим он казался обеим сторонам? Статус «вечного мира» не ликвидировал, однако, сомнений в политической стабильности в этой части Европы, и важную роль здесь играл не только польско-литовский фактор, но и в целом долгие годы Смуты, предшествовавшие договору 27 февраля 1617 года. Через два с половиной года после подписания трактата в Новгороде поговаривали о том, что война может снова возобновиться. Так в русском переводе звучали слова К.К. Юлленъельма, обращенные к новгородскому воеводе князю И.А. Хованскому: «а подлинно мне ведомо учинилось, что некоторые худые люди в Новегороде говорили нашим людем и объявили, что бутто тому мирному договору меж обеих великих государей борзо скончатца, вдаль не здержану быть, и тогда бы де им на нашу сторону итти войною и розбивати неросплошно, а то есть как и наперед поминали, льжи подобно, и хотя будет то не ложь, и тем речем верить нечем» [32].

Утвердилось мнение о том, что одно из важнейших последствий мира сформулировал в своей речи король Густав Адольф на риксдаге в Стокгольме 26 июня 1617 года. Н.П. Лыжин опубликовал один из самых ранних переводов этой речи: «одно из величайших благ, дарованных Богом Швеции, заключается в том, что русские, с которыми мы издавна были в сомнительных отношениях, отныне должны отказаться от того захолустья, из которого так часто беспокоили нас. Россия — опасный сосед. Ее владения раскинулись до морей Северного и Каспийского; с юга она граничит почти с Черным морем. В России сильное дворянство, множество крестьян, народонаселенные города и большие войска. Теперь без нашего позволения русские не могут выслать ни даже одной лодки в Балтийское море. Большие озера Ладожское и Пейпус, Нарвская поляна, болота в 30 верст ширины и твердые крепости отделяют нас от них. Теперь у русских отнят доступ к Балтийскому морю, и, надеюсь, не так-то легко будет им перешагнуть через этот ручеек» [33]. И.П. Шаскольский очень сдержанно написал о значении этой речи: да, в ней действительно рассматривались территориальные стороны договора, но король учитывал и его экономические аспекты [34]. Известие о пушечной и ружейной пальбе в Москве в связи с известием о подписании мира в Столбове, широко тиражируемое в историографии, также основано на его упоминании в монографии Н.П. Лыжина [35]. Однако о таком ликовании в русской столице известно лишь по царской грамоте воеводе Чеботаю Челищеву в Кетский острог, которому, по получении грамоты, следовало велеть «молебны пети со звоном и из наряду велел стреляти из болшого и из ручного, чтобы про то было явно и ведомо» [36].

Несмотря на длительное изучение Столбовского мирного договора, в историографии, а в большей степени — в исторической политике, медиа, в политике памяти снова и снова поднимается вопрос о том, чья это была победа и чье поражение. Кроме того, существует и направление в оценках Столбовского мира, связанное с выходом за пределы противопоставления Россия / Московское государство — Швеция: обращается серьезное внимание на мир как фактор появления новой политической/этнополитической субъектности (Ингерманландия).

Столбовский мир 1617 года стал вторым важным дипломатическим актом царствования Густава Адольфа после Кнередского мира с Данией, завершившего Кальмарскую войну. Он переориентировал внешнюю политику на возобновление военного противостояния с Речью Посполитой в Ливонии и поддержку протестантских князей в Германии. После ратификации Столбовского мира в 1618 году последовало политическое сближение Стокгольма с Москвой и особое положение шведов в Московском царстве.

Для Швеции борьба за Балтику еще только предстояла: в последующие девять лет, вплоть до Альтмаркского перемирия 1629 года, с Речью Посполитой в Ливонии велась крайне напряженная борьба. Столбовский мир и дружественный настрой Московии позволяли королю Густаву Адольфу сосредоточиться на этой борьбе и, в конце концов, взять реванш за поражение под Кирхгольмом. Московское царство после венчания на царство Михаила Романова в 1613 году пережило множество острых моментов. Это был и приход польского короля под стены столицы, когда даже служившие в Москве смоленские дворяне ждали, что король отпустит принца Владислава и прирожденный государь сядет на престол в Кремле. В 1614 году произошло военное фиаско, как под Смоленском, так и под Новгородом. Теперь же, подписав Столбовский мир, Москва получила нового надежного союзника на Северо-Западе.

В то же время переход части бывших земель Новгорода Великого под власть инославного государя вызывал в части московского общества онтологический конфликт. Прежде такое помыслить было невозможно. Почти одновременная уступка Смоленска и уезда Речи Посполитой сопровождалась эвакуацией населения (пусть и декларативной). Таким образом, не территориальные потери, но отказ от целой группы населения — вот то, что толкало некоторые круги Московского царства к реваншу. Идеология «возвращения земли» с православными подданными, изнывающими от религиозного гнета, была использована как в середине XVII века, при авантюрном развязывании войны против Шведского королевства, так и при идеологическом обосновании начала Северной войны. В этом смысле использование «прошлого» идеологами XVII века (как патриархом Никоном [37], так и кн. А.Я. Хилковым в «Ядре Российской истории», подканцлера П.П. Шафирова в «Рассуждении о войне со шведами» [38]) было достаточно близким.

В школьном историческом нарративе середины ХХ века этот мотив «отвоевания земель» нашел свое отражение в обосновании Великой Северной войны (как впрочем и «Ливонской») как «борьбы за необходимый выход к морю». Этот тезис применительно к Балтийским войнам XVI века был рассмотрен и подвергнут убедительной аналитической критике в монографии А.И. Филюшкина [39]. Однако он продолжает использоваться в исторической политике и имеет серьезный общественный резонанс.

Предпринятые во время работы юбилейной конференции «Столбовский мир. Доброе дело» в Санкт-Петербурге в мае 2017 года полевые изыскания в среде культурной общественности Ленинградской области (руководители музеев, директора библиотек, представители общественных движений) в целом оценивают юбилейные события в оптике территориального присоединения/отвоевания; конфессиональный аспект латентно также присутствует, но не имеет решающего характера. При слабом знании исторического контента и полном незнании современных тенденций в историографии сама постановка вопроса, сформулированного организаторами конференции в ее названии (в гуманистическом ключе), скорее отталкивала, нежели притягивала участников. Другими словами, кроме констатации того факта, что Столбовский мирный договор 1617 года в современном российском обществе латентно травматизируется (как и другие дипломатические акции, чьим результатом были территориальные потери), следует отметить тот факт, что собственно идея мира как блага для людей воспринимается сегодня в конфликте с идеей территориального роста. Такой тип исторической памяти соответствует, как показал А.Б. Каменский, той рамке, которая была создана в Российской империи к концу XVIII века, накануне разделов Речи Посполитой.