ВУЗ: Воронежский государственный университет Факультет романо-германской филологии
Год публикации: 2007
Библиографическая ссылка:: Шилихина К.М. Основы лингвистической типологии: Учебно-методическое пособие. — Воронеж: ИПЦ ВГУ, 2007. — 62 с.
Для того, чтобы оценить ресурс, необходимо авторизоваться.
Учебно-методическое пособие представляет собой первую часть лекционного курса дисциплины «Лингвистическая типология и языковые ареалы». Необходимость разработки лекционных материалов по данному курсу определяется задачами государственного образовательного стандарта для специальности 031301 — «Теоретическая и прикладная лингвистика». Курс состоит из двух частей, которые знакомят студентов с основными проблемами двух направлений, связанных с сопоставительным изучением языков: лингвистической типологии и ареальной лингвистики. В ходе лекционных и практических занятий студенты знакомятся с различными подходами к классификации языков мира, с основными исследовательскими приемами и принципами, разработанными в лингвистической компаративистике.
ВУЗ: Воронежский государственный университет Филологический факультет
Год публикации: 2004
Библиографическая ссылка:: Попова З.Д., Стернин И.А. Введение в лингвистическую специальность: Учебно-методическое пособие. — Воронеж: Изд-во ВГУ, 2004. — 15 с.
Для того, чтобы оценить ресурс, необходимо авторизоваться.
Дисциплина специализации «Введение в лингвистическую специальность» читается на 2 курсе в 3 семестре для студентов-филологов, избравших для себя специализацию при одной из лингвистических кафедр факультета. Цель курса — ориентировать студента, избравшего тему курсовой работы по лингвистике, в отнесенности избранной им проблематики к определенному лингвистическому направлению, в оценке перспектив его исследований. По каждой теме курса в пособии сообщаются основные тезисы читаемых лекций и указывается литература для самостоятельной работы по тем направлениям, которые заинтересуют студента и вызовут у него желание углубить свои знания в этой области.
Содержание:
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ
Толковый словарь Ушакова . Д.Н. Ушаков. 1935-1940 .
Смотреть что такое «ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ» в других словарях:
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ — (от нем. лингвистика). Относящийся к языкознанию. Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. Чудинов А.Н., 1910. ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ от нем. лингвистика. Филологический. Объяснение 25000 иностранных слов, вошедших в употребление в… … Словарь иностранных слов русского языка
лингвистический — языковедческий Словарь русских синонимов. лингвистический см. языковедческий Словарь синонимов русского языка. Практический справочник. М.: Русский язык. З. Е. Александрова … Словарь синонимов
лингвистический — а, м. linguistique adj. 1. Отн. к лингвистике. Лингвистические данные. БАС 1. 2. Отн. к языку; языковой. БАС 1. Русский язык, на котором говорили в Одессе, считается верхом лингвистического безобразия. Тэффи О рус. языке. // РР 1988 5 67.… … Исторический словарь галлицизмов русского языка
лингвистический — ЛИНГВИСТИКА, и, ж. Наука о языке 2 (в 1 и 2 знач.), языкознание. Толковый словарь Ожегова. С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. 1949 1992 … Толковый словарь Ожегова
лингвистический — — [[http://www.rfcmd.ru/glossword/1.8/index.php?a=index d=23]] Тематики защита информации EN linguistic … Справочник технического переводчика
Лингвистический — прил. 1. соотн. с сущ. лингвистика, связанный с ним 2. Свойственный лингвистике, характерный для неё. Толковый словарь Ефремовой. Т. Ф. Ефремова. 2000 … Современный толковый словарь русского языка Ефремовой
лингвистический — лингвистический, лингвистическая, лингвистическое, лингвистические, лингвистического, лингвистической, лингвистического, лингвистических, лингвистическому, лингвистической, лингвистическому, лингвистическим, лингвистический, лингвистическую,… … Формы слов
лингвистический — лингвист ический … Русский орфографический словарь
лингвистический — (< лингвистика) Относящийся к языкознанию (лингвистике); Л. география – дисциплина, изучающая территориальные границы распространения каждого отдельного языкового явления; Л. статистика – область языкознания, изучающая количественные… … Словарь лингвистических терминов Т.В. Жеребило
лингвистический — … Орфографический словарь русского языка
История лингвистических учений: Учебное пособие для студентов
I.1 История лингвистических учении как важнейшая составляющая общего языкознания
I.2. Условия возникновения науки о языке
I.3 История языкознания как развитие лингвистической теории, методологии и методики лингвистического анализа
II ФИЛОЛОГИЯ КЛАССИЧЕСКОЙ ДРЕВНОСТИ И ВОПРОСЫ ЯЗЫКОЗНАНИЯ
II.1. Веды и грамматика Панини
II 2. Древнегреческая философия и споры о природе названия
II.З. Вопросы языкознания в логике и поэтике Аристотеля
II.4. Вопросы грамматики в учении стоиков. Александрийские и пергамские грамматики
II.5. Учение Платона о языке и языковом знаке
II.6. Софисты и наука о языке
III. ЯЗЫКОЗНАНИЕ СРЕДНИХ ВЕКОВ И ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ
III. 1. Вопросы изучения языка в раннем Средневековье
III.2. Изучение языка в позднем Средневековье
III.3. Языкознание эпохи Ренессанса
Приложение. Из работы К.Г.Юнга «Психологические типы»
III.4. Арабское языкознание в Средние века
III.5. Еврейское языкознание в Средние века
IV. ИССЛЕДОВАНИЕ ЯЗЫКА В ЭПОХУ ПРОСВЕЩЕНИЯ
IV. 1. Задачи изучения языка в Новое время
IV.2. Попытки создания Всеобщей универсальной грамматики
IV.З. Возникновение Академий, создание нормативных грамматик и словарей
V. ВОЗНИКНОВЕНИЕ СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОГО ЯЗЫКОЗНАНИЯ
V.1. Сравнительно-историческое языкознание как принципиально новый шаг в формировании нововременного (научного) языкознания
V.2. Этапы становления и развития сравнительно-исторического языкознания
V. З. Основные тенденции современной компаративистики
VI. СЛАВЯНСКОЕ СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ
VI. 1. Сравнительно-исторические исследования А.Х. Востокова
VI. 2. Вклад российских компаративистов в мировое языкознание
VI. 3. Современная отечественная компаративистика
VI.4. Сущность ностратической теории
VП. НЕКОТОРЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ЕВРОПЕЙСКОГО ЯЗЫКОЗНАНИЯ XIX ВЕКА
VII. 1. Сущность психологического направления в языкознании
VII.2. Философия языка В. Гумбольдта
Приложение. Некоторые мысли из работ В. фон Гумбольдта
VIII. ПОСЛЕДОВАТЕЛИ В.ГУМБОЛЬДТА В РОССИИ, ЕВРОПЕ И США
VПІ. I. Гумбольдтианство в России и Европе
VІІІ.2. Неогумбольдтианство в Европе
VІІІ.З. Неогумбольдтианство в США
IX. ИСТОРИЯ ЛОГИЧЕСКОГО НАПРАВЛЕНИЯ В ЯЗЫКОЗНАНИИ
IX. 1. Логическое направление Нового времени
IХ.2. Логическое направление в языкознании XIX века
IX.3. Логическое направление в языкознании новейшего времени
X. ЯЗЫКОЗНАНИЕ КОНЦА XIX — НАЧАЛА XX ВЕКА
Х.1. Социологические направления в языкознании конца XIX века
Х.2. Языкознание конца XIX — начала XX века. Казанская и Московская лингвистические школы
Х.З. Основные концепции Казанской лингвистической школы
Х.3.1. Статика и динамика в языке
Х.З.2. Теория альтернаций
Х.3.3. Казанская лингвистическая школа о классификации лингвистических дисциплин
XI. МОСКОВСКАЯ ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ШКОЛА
XI.1. Диахронический аспект изучения языка
ХІ.2. Учение о форме слова
XI.3. Учение о словосочетании и предложении
XII. ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ Ф. ДЕ СОССЮРА. ЖЕНЕВСКАЯ И ПАРИЖСКАЯ ШКОЛА
XII.1. Лингвистическая концепция Ф. де Соссюра
XII.2. Женевская школа
XII.3. Парижская школа
XIII. ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ СТРУКТУРАЛИЗМА. ПРАЖСКИЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ КРУЖОК. ТЕОРИИ И МЕТОДЫ
XIII.1. Система и функции языка
ХІІІ.2. Фонологическая теория
ХІІІ.З. Грамматические теории
ХІII.4. Учение о функциональных стилях и литературном языке
Приложение. Тезисы Пражского лингвистического кружка
XIV.ДАТСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ И ГЛОССЕМАТИКА Л.ЕЛЬМСЛЕВА
ХIV.1 Основные категории глоссематики
XIV.2. Фигуры и функции
ХІV.З. Метод описания
XV. АМЕРИКАНСКАЯ ЛИНГВИСТИКА XX ВЕКА.
XV.1. Американское языкознание и дескриптивизм
ХV.2. Дистрибутивный анализ
ХV.З. Анализ по НС
ХV.4. Трансформационный анализ и генеративная лингвистика
XVI ЛИНГВИСТИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ М .М.БАХТИНА
XVI.1. М.М. Бахтин и философия языка новейшего времени
ХVІ.2. Методологический порядок изучения языка
ХVІ.З. Предложения по созданию единой теории речевых жанров
ХVІ.4. Идеи М.М. Бахтина в современном языкознании
XVII. СОВЕТСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ
XVII. 1. Задачи языкового строительства
XVII.2. Революционность советского языкознания и его основные формы. Типологическая концепция И.И. Мещанинова
XVII.3. Л.В. Щерба. Теория эксперимента в лингвистике. Классификация видов речевой деятельности
ХVІІ.4. В.В. Виноградов. Грамматическое учение о слове. Синтаксические теории. Стилистические теории
XVIII.5. «Новое учение о языке» Н.Я. Марра
ХVIII. ЯЗЫКОЗНАНИЕ КОНЦА XX ВЕКА. НОВЫЕ ТЕНДЕНЦИИ И ХАРАКТЕРНЫЕ ЧЕРТЫ
XVIII. I. Появление новых лингвистических дисциплин
ХVІІІ.2. Место языкознания в структуре современного научного знания
ХVІІІ.З. Установочно-познавательные принципы новейшей лингвистики
Полное наименование организации: Религиозная организация — духовная образовательная организация высшего образования «Московская духовная академия Русской Православной Церкви» (Московская духовная академия)
Канцелярия МДА — телефон: (496) 541-56-01, факс: (496) 541-56-02, [email protected]
Приёмная ректора МДА — телефон: (496) 541-55-50, факс: (496) 541-55-05, [email protected]
Сектор заочного обучения МДА — телефон: (496) 540-53-32, [email protected]
Учебная часть МДА — телефон: +7 (915) 434-15-01, [email protected]
Пресс-служба МДА — [email protected]
Официальный сайт Московской духовной академии
© Учебный комитет Русской Православной Церкви — Московская духовная академия
Все права защищены 2005-2015
При копировании материалов с сайта ссылка обязательна в формате:
Источник: Сайт МДА.
Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов публикаций. 
История лингвистических учений. Учебное пособие
История лингвистических учений
Владимир Михайлович Алпатов родился в 1945 году. Окончил отделение структурной и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ в 1968 году и аспирантуру Института востоковедения АН СССР в 1971 году. С 1971 года работает в Институте востоковедения АН СССР — РАН, заместитель директора института с 1994 года. Доктор филологических наук с 1984 года. Автор книг и статей по общему языкознанию, японскому языку, социолингвистике и истории науки.
В учебную программу филологических факультетов университетов входит курс «История лингвистических учений», в котором студенты знакомятся с историей мировой науки о языке, с различными лингвистическими школами и направлениями. Однако на русском языке, в отличие от основных западных языков, по существу нет не только специального учебного пособия по данному курсу, но вообще сколько- нибудь полного описания истории языкознания. То, что есть, либо написано очень давно и уже явно устарело (например, переведенная на русский язык и изданная в 1938 г. книга В. Томсена), либо охватывает лишь часть истории лингвистики. Например, ленинградский многотомник «История лингвистических учений» был доведен лишь до эпохи позднего средневековья; две книги Ф. М. Березина касаются лишь отечественной науки.
Наиболее близок к целям курса «История лингвистических учений» известный труд В. А. Звегинцева «История языкознания XIX–XX веков в очерках и извлечениях», выдержавший три издания. Его сильной стороной являются «извлечения», то есть тексты многих крупных лингвистов, в целом удачно подобранные и очень представительные. Тексты занимают основную часть книги, а «очерки» В. А. Звегинцева, безусловно, серьезные и в большинстве случаев точные по своим оценкам, в основном играют роль предисловий к этим текстам. Требуется все же более подробный очерк развития мировой науки о языке. Кроме того, последнее издание труда В. А. Звегинцева вышло в 1964–1965 гг. За прошедшее время, во- первых, лингвистика развивалась, что тоже как-то должно быть учтено, во-вторых, с течением времени некоторые оценки В. А. Звегинцева стали требовать корректив и уточнений, выявились некоторые пробелы в произведенном им подборе авторов. И еще одно: В. А. Звегинцев, как видно уже из названия его книги, сосредоточился на науке двух последних веков; языкознанию более раннего времени посвящен лишь краткий очерк, уже не соответствующий современному состоянию истории лингвистики.
Исходя из всего этого, автор данного учебного пособия решил предложить его читателю, используя свой опыт преподавания курса «История лингвистических учений» в МГУ и РГГУ. При этом пособие не следует рассматривать как замену труда В. А. Звегинцева. Автор старался по возможности в максимальной степени ориентироваться на корпус лингвистических текстов, собранный его покойным учителем В. А. Звегинцевым. Пока что трудно надеяться на новое издание столь же полного и представительного корпуса. Поэтому «Историю языкознания XIX–XX веков в очерках и извлечениях» в ее хрестоматийной части следует рассматривать как дополнение к пособию.
В то же время автор, разумеется, не мог целиком исходить из того, что было сделано несколько десятилетий назад. Некоторые авторы, рассматриваемые В. А. Звегинцевым (А. Марти, В. Куайн, С. К. Шаумян), здесь не упоминаются. Другие авторы, чьи тексты есть у В. А. Звегинцева, рассмотрены лишь суммарно; например, это относится к основателям сравнительно-исторического языкознания Ф. Боппу, Р. Раску, Я. Гримму, A. X. Востокову, труды которых почти не содержат общелингвистических рассуждений и в отрывках малоинформативны, а также к Н. Я. Марру, тексты которого не поддаются научному анализу. В то же время сейчас уже очевидна необходимость рассмотрения ряда работ, оказавших значительное влияние на развитие мирового языкознания, но не попавших по тем или иным причинам в «Историю…» В. А. Звегинцева. Там, например, почти ничего не сказано о «Грамматике Пор-Рояля», вовсе не упомянут Л. Теньер, Н. Трубецкой представлен лишь как один из соавторов коллективных «Тезисов Пражского лингвистического кружка», никак не учтены (за исключением научно непродуктивного марризма) попытки некоторых ученых 20—40-х гг. выступать против структурализма и предлагать альтернативы ему.
Во многих случаях и в отношении авторов, представленных у В. А. Звегинцева, читателю необходимо выйти за рамки опубликованных в хрестоматии текстов. Надо учитывать два обстоятельства. Во-первых, есть лингвисты, оставившие концентрированное выражение своих теоретических идей в сравнительно небольших по объему текстах; к их числу относятся, например, В. фон Гумбольдт, Ф. де Соссюр. Такие ученые удобны для представления в хрестоматиях. Но многие лингвисты оставили теоретически важные идеи в виде попутных замечаний или экскурсов в большом количестве работ, часто посвященных очень конкретным проблемам. К их числу относятся, например, И. А. Бодуэн де Куртенэ, Э. Бенвенист, Е. Курилович. В пособии речь идет о многих их публикациях, обычно доступных на русском языке, но в большинстве не представленных у B. А. Звегинцева. Во-вторых, в 50—60-е гг. «История» В. А. Звегинцева часто была единственным изданием на русском языке, где были представлены те или иные лингвисты. За прошедшие годы труды некоторых из них были изданы в русском переводе или впервые (В. фон Гумбольдт, К. Бюлер), или в большем, чем ранее, объеме (Э. Сепир); также следует упомянуть хрестоматию «Пражский лингвистический кружок». Во всех таких случаях пособие ориентируется на последние русские издания, оттуда же приводятся и цитаты, которые иногда не совпадают с переводами у В. А. Звегинцева. Список основных изданий, учтенных при составлении пособия, приводится в библиографии.
В отношении лингвистики XIX–XX вв. автор в основном ориентировался на те зарубежные труды, которые полностью или в извлечениях издавались на русском языке. Такое ограничение сделано, чтобы не создавать дополнительных трудностей для студентов, хотя в некоторых случаях, возможно, и сужается общая картина. Это ограничение не касается более ранних этапов развития науки, плохо представленных в русских переводах.
Один из спорных вопросов, вставших перед автором, — хронологические рамки, того, что излагается. Сейчас уже ясно, какое значение имела для развития мировой лингвистики «хомскианская революция» конца 50-х — начала 70-х гг. Уже можно подвести определенные итоги того, какие изменения произошли под ее влиянием. Отразить в пособии по истории лингвистических учений идеи Н. Хомского, в концентрированном виде изложенные в книге «Язык и мышление», представляется совершенно необходимым, С другой стороны, итоги того периода в развитии лингвистики, который наступил после «хомскианской революции», подводить еще рано. Многое еще не устоялось. Пытаться довести изложение до второй половины 90-х гг. XX в. достаточно сложно. По-видимому, все же очерк лингвистики последних двух десятилетий — особая задача, требующая не столько исторического, сколько логического подхода. Поэтому автор все-таки решил завершить свой исторический очерк «хомскианской революцией», в основном опираясь на ранние (до начала 70-х гг.) работы Н. Хомского.
Безусловно, спорен и вопрос о границах проблематики. В. А. Звегинцев ограничивался выявлением того, как решались две важнейшие проблемы лингвистики: проблема предмета науки о языке и проблема метода научного исследования. В данном пособии автор хотел рассмотреть историю языкознания несколько шире, как-то упоминая и важнейшие конкретные позитивные результаты, полученные наукой о языке в ходе ее развития. Однако пособие не надо рассматривать как историю всей лингвистики вообще. Мы не ставили перед собой задачу всесторонне описать изучение конкретных языков и языковых семей в мировой науке: объем учебного пособия не безграничен. Прежде всего для нас важно развитие лингвистических теорий и методов. А насколько автор смог охватить действительно самое существенное, судить читателю.
1.2. О методологии лингвистического анализа
1.2. О методологии лингвистического анализа
Что может предложить постулируемая объяснительная лингвистика в плане метода лингвистического исследования? Сам атрибут «объяснительная» уже наводит на размышления. Вряд ли объяснение будет всегда нацелено на вскрытие причинно-следственных связей, подтверждающих наличие языковой закономерности, если это объяснение будет строиться на новаторских, инновационных методах, не имеющих ничего общего с природой исследуемого языкового объекта. По-видимому, лингвисты забыли или проигнорировали один из научных постулатов, сформулированный еще древнегреческим мыслителем Платоном, согласно которому инструмент анализа должен соответствовать природе анализируемого объекта.
Объяснение в принципе, по мнению американского философа К.Р. Поппера, это всего лишь «сведение неизвестного к известному» [41, 326]. Иначе говоря, в реляции А = Б, как процедуре уравнивания, это подведение Б под А, ср. Б и есть А, следовательно А не представляет ничего нового.
Кроме того, по мнению Поппера, «любое основание … должно отличаться от объясняемого и не зависеть от него» [там же, 328]. А это уже проблема метода анализа в теории вообще. Уместно вспомнить здесь «философские» игры Л. Витгенштейна с наложением листка бумаги с вырезанными геометрическими фигурами (квадратиками или треугольниками) на другой белый листок бумаги, местами заштрихованный. Витгенштейновская сетка, налагаемая на частично заштрихованную белую бумагу, – это произвольное действие, выдаваемое за метод познания, или способ представления, на самом деле не связанный с общечеловеческим, социально обусловленным опытом. При наложении одного листка на другой экспериментатор видит геометрические фигуры, заштрихованные или белые. От инструмента (сетки) воспринимаются фигуры, а от объекта анализа (бумаги) – цвет. На основании данного эксперимента делается вывод: «на листке бумаги мы видим частично заштрихованные или незаштрихованные (чистые) квадратики и треугольники». Спрашивается, причем здесь квадратики и треугольники? И как быть с тем положением о природной согласованности инструмента и объекта анализа? Пожалуй, следующее высказывание самого автора «игр» объясняет его отношение к подобным экспериментам: «Философствуя, мы уподобляемся дикарям, примитивным людям, которые слышат выражения цивилизованных людей, дают им неверное толкование и затем извлекают из своего толкования пространные выводы» [10, 333]. Примитивизм не в простоте изложения, а в средстве изложения. Можно мысленно допустить ситацию, в которой сидящий на берегу человек черпает воду из реки дуршлагом. Но еще более несуразной представляется ситуация, в которой за лингвистический анализ выдается, например, процесс вырезания слов из газетного текста с помощью ножниц.
Анализируя же философские «игры» Л. Витгенштейна, мы делаем вывод в духе «принципа дополнительности», автором которого является известный физик Н. Бор: инструмент познания откладывает отпечаток на объект познания, в том смысле, что мы приписываем объекту «дополнительные» инструментальные признаки, которые не имеют ничего общего с природой данного объекта.
Однако в лингвистике мы имеем дело не только с умозрительными моделями анализа, но и с другими примитивными процедурами, называемыми методами дефиниции, толкования, переформулирования, или парафразирования. Эти излюбленные методы доказательства наличия или отсутствия тех или иных признаков у анализируемого языкового явления порождают массу спекулятивных выводов. Почему? Потому что, если одно слово объясняется с помощью другого слова, то объясняемому слову невольно приписываются признаки объясняющего слова.
Практика показала, что часто способы объяснения языковых явлений отрываются от собственной природы данных языковых явлений и уходят в область обозначаемых с их помощью неязыковых объектов. Под значение слова подводится содержание обозначаемого словом объекта. Так, например, семантическими признаками слова тигр считаются: «хищник», «полосатый», «питающийся мясом» и т. п. Лингвистика подменяется здесь экстралингвистикой.
Есть и другая опасность – используемый метод заимствуется из других наук и оказывается на поверку неприемлемым для объективного анализа языкового явления. Волюнтативное зачисление такого приема в ранг лингвистических методов анализа – абсолютно бесплодное занятие. Такого рода методы чаще выводят на логические абсурды типа: Если это «животное» – «полосатое», то это – «тигр»; «зебра» – это также «полосатое» «животное», значит, «зебра» – это «тигр»; или: У автора П. в текстах количество используемых глаголов составляет 60 %, а у автора Л. – только 40 %, значит, повествование у автора П. более динамическое, чем у автора Л.; или: Левое полушарие мозга ответственно за логическое мышление, правое – за образное мышление, значит, грамматика языка локализована в левом полушарии, а лексика – в правом. [Относительно последнего абсолютизирующего вывода следует заметить (даже с учетом случаев афазии, стимулирующих данное умозаключение), что полнокровная грамматика языка не мыслима вне лексики, в том числе и образной, которая «не пускает» грамматику в левое полушарие; в лексике же языка имеется большое количество абстрактных, «родовых» наименований, которые вряд ли попадут в правое полушарие.]
Когда экстралингвистический факт выражается с помощью языка, объяснению подвергается не сам факт, а его языковое представление. Говоря иначе, один языковой знак используется для объяснения другого языкового знака, при этом даже не в аспекте самого семиотического отношения (знакового представления), что было бы гораздо полезнее, а в аспекте экстралингвистического содержания обозначаемого неязыкового объекта. Мы видим, что на самом деле объясняется не экстралингвистический объект, а обозначающие его слова. С. Эмпирик говорил в этой связи, что мы сообщаем своим ближним слова, а не суть предметов [46, 76].
В сферу объяснительной лингвистики обычно включаются следующие типы объяснений:
? Объяснение содержания какого-то внелингвистического факта, констатируемого высказыванием, ср. Мальчики играют в футбол [Мальчики – подростки, невзрослые, юные. Играют в футбол – пинают мяч ногами, забивают в ворота в соответствии с принятыми правилами. Футбол – это игра. Футбол – это также мяч (= круглый, надувной, из кожи и т. п.)]. По сути, такое объяснение представляет собой традиционный лексикологический анализ – раскрывается «содержание слов», независимо от их функциональной нагрузки в предложении.
? Грамматическая характеризация констатирующего высказывания, т. е. его узколингвистическое объяснение, ср. Мальчики играют в футбол [Мальчики – это субъект. Играют – это предикат. В футбол – это дополнение].
? Семантическое, или семантико-синтаксическое определение слов, выполняющих функцию членов предложения, ср. Мальчики играют в футбол [Мальчики – активно действующий субъект, т. е. агенс. Играют в футбол – активное действие, или семантический предикат].
Однако во многих лингвистических исследованиях часто остаются без должного внимания такие отношения, как:
? Корреляция между единицей языка и единицей речи, т. е. переход языкослова в речеслово, ср. мальчик – играющий мальчик; дворовый мальчик; мальчик на побегушках; мальчик с пальчик. В этой связи возникает вопрос, слово мальчик именует и обозначает «то же самое» или что-то другое? Это вопрос о номинативных и репрезентативных возможностях слова.
? Соотношение речевой единицы (словосочетания в составе предложения-высказывания; фрагмента текста) с обозначаемым фрагментом мысли или целой мыслью. При этом не следует думать, что имеется в виду идеальная мысль, не имеющая языкового и речевого подкрепления. Здесь подразумеваются мысли или фрагменты мысли, которые уже были когда-то и кем-то оязыковлены и оречевлены. В условиях текста проблема идеальности мысли снимается предшествующим или последующим контекстом.
Мы чаще переформулируем одну и ту же мысль, чем формулируем ее заново. Ср. «Говорим говоренное, мыслим в мысли другого» [А.Н. Радищев, 42, 37]. Многие мысли ассоциируются в нашей голове уже в определенной языковой и речевой форме, ср. Он приехал. Он уже дома. Мы можем встретиться с ним. Для других мыслей мы подыскиваем необходимые средства выражения и тем самым порождаем новые мысли, во всяком случае – новые для нас, говорящих, манипулирующих языком, ср.: Киноудушье; Солнышко Бальмонтом светит. Правдуха-Хлюпий, Докурлыкался. Кишечник – мой злой властелин. Умные люди сжигают свои труды, полоумные их стирают.
? Отношение сознания и мысли к языку. Здесь имеется в виду языкотворческая деятельность нашего сознания, а не акт называния или обозначения. Ср. Люди бегут – слезы бегут – годы бегут.
У многих языковедов нет возражений, что объектом лингвистических исследований должны быть знаковые отношения, несмотря на то, что в лингвистических дискуссиях неоднократно звучали и критические голоса, утверждающие, что проблема знаковости не лингвистическая проблема, а навязана языкознанию семиотикой (наукой о знаках). К сожалению, знаковые отношения в лингвистике, например, в семасиологии (науке о значении), изучаются далеко не лингвистически. Изучение отношения между языковым знаком и обозначаемым с его помощью мыслительным понятием часто превращается в объяснение не самого знакового отношения, т. е. характера взаимодействия вербальной семантики и мыслительного понятия, а в описание обозначаемого мыслительного понятия («экстралингвистического значения»), в чем мы только что убедились.
Исследование знаковых отношений превращается в приписывание содержания мыслительного понятия языковому знаку и, как следствие, – в подмену лингвистической категории языкового значения мыслительной категорией понятия. Возможно, это результат того, что единицы языка по семиотической привычке часто рассматривались как пустые символы – важно было определить, что за ними кроется или что им приписывается. Не случайно же появились сторонники унилатеральной концепции языкового знака, которые сводили его к звуковой оболочке, а языковое знаковое значение отождествляли с обозначаемым понятием. Достаточно вспомнить в этой связи дискуссии о проблеме знака и значения в отечественной лингвистике 60-х гг. прошлого века.
Семасиологический анализ, переключающийся на обозначаемую действительность, автоматически покидает пределы лингвистики. Лингвист превращается в онтолога. Не зря структуралист-теоретик Л. Ельмслев, критикуя традиционные направления языкознания, говорил, что в принципе все они сводимы к нелингвистическим дисциплинам. Звуковая сторона языка может с таким же успехом изучаться в рамках физиологии. Значимую, семантическую сторону языка можно было бы, по его мнению, изучать в психологии, логике, онтологии [19, 132].
Однако не всем хочется соглашаться с перспективой растворения лингвистики в смежных науках. Целесообразнее было бы определить ее место среди других наук. Рассмотрим проблему в иной перспективе.
Если принять во внимание, что единица языка является двусторонним, формально-семантическим знаком, то даже простое описание значимой стороны языковой единицы предполагает анализ объективированной в знаке ретроспективной мысли, мысли предшествующих поколений.
Языковая единица вне речи фиксирует осколки стереотипных понятий. Собирая целое высказывание из отдельных слов, мы оживляем последние, так как соотносим их с мыслительными понятиями по принципу тождества (А = А) или по принципу далекого или близкого сходства (А = Б), а также по принципу контраста (А = – А). Но оживленное в речи слово уже не является собственно языковым объектом. Это уже речемыслительный знак, т. е. словомысль. Что в этом знаке языковое (А) и что мыслительное (B), а что интегративное (A/B), следует разбираться не узкому лингвисту, а лингвисту-философу, лингвисту-этнологу (рис. 2).
Рис. 2
Здесь З значение языковой единицы как собственно лингвистический объект;
А – незадействованная часть значения языковой единицы;
А/B – синтез, интеграция значения языковой единицы и понятия, или речевая единица как лингвомыслительный объект. Сектор пересечения А/B представляет собой семантико-понятийное единство, которое позволяет познающему субъекту проникнуть внутрь обозначаемого понятия настолько глубоко, насколько позволяет это сделать семантический потенциал значения, его аппроксимативные (приближенные к понятию) признаки;
B часть мыслительного понятия, неохваченная значением речевой единицы;
П – мыслительное понятие.
Смысл исследования таких объектов следует искать в комплексном анализе. Необходимо определить роль псевдопустоты в секторе (А), а именно, его влияние на восприятие (А/B), а также установить влияние псевдопустого сектора (B) на сектор (А/B) и определить степень его интегрированности в секторе (А/B).
Ср.: сломанный стол,
где А/В стол = «ножка/ножки стола» (здесь слово стол именует целый предмет, но обозначает лишь часть предмета);
В—стол = «полировка и окрас, конфигурация составных частей как предмета мебели и др.» (части и признаки называемого предмета, не вошедшие в сферу обозначения и оставшиеся незадействованными);
А—стол = «столешница и другие ножки – то, что осталось не сломанным» (семантические признаки, не являющиеся приоритетными для понимания и отодвинутые на второй план).
Итак, когда мы имеем дело с более или менее живым языком – слышимой устной речью или с ее аудиозаписью; текстом, производимым письменно или читаемым (воспроизводимым вслух), то следует констатировать, что перед нами уже не лингвистический объект в чистом виде. Перед нами триада: ЯЗЫК (ЯЗЫКОСОЗНАНИЕ) – КОНЦЕПТУАЛЬНОЕ СОЗНАНИЕ – ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ. На какой из компонентов этой триады должно быть нацелено внимание исследователя? И какого исследователя – лингвиста, философа или онтолога?
Мы привыкли рассматривать язык как некое «техническое средство», используемое для обозначения и выражения мысли в акте общения. Однако положение об инструментальной функции языка является весьма сомнительным. Предварительные рассуждения показали: если исходить из того, что язык есть интрамысль (объективированная ретроспективная мысль), накладывающаяся в акте мышления и общения на экстрамысль, и что осознанию/пониманию подлежит не чистая актуальная мысль, а интегрированный речемыслительный комплекс, то об инструментальной функции языка в традиционном толковании говорить не приходится. Познанию в таком случае подлежат все названные компоненты и их отношения, ср.:
– интрамысль (объективированная ретромысль; поверхностная формально-классификационная и реликтно-семантическая организация языка плюс глубинная логико-семантическая и логико-понятийная организация);
– языкосознание (потенциальная интегратема, формирующаяся на стыке ЯЗЫКА как интрамысли и КОНЦЕПТУАЛЬНОГО СОЗНАНИЯ как начальной стадии речевого мышления);
– речемысль (актуальная интегратема, формирующаяся при взаимодействии языкосознания и коммуникативных признаков; это продукт, который создается в ходе деятельности координативного сознания из языка /= языкосознания/ как материала, а также из социально и коммуникативно регламентируемой мысли);
– экстрамысль (актуальная мысль, подлежащая оречевлению, но, как правило, оречевляемая лишь частично).
Инструментальную, посредническую функцию выполняет не язык, а координативное сознание, которое соотносит язык и концептуальное сознание, переводит их в статус речи и мысли и, таким образом, в целом осуществляет интегративные процессы.
Лингвистический анализ предполагает свой метаязык, или исследовательский инструментарий. Представим себе типичную ситуацию, когда какое-то явление естественного языка рассматривается сквозь призму инструментальной сетки, выстроенной исследователем определенным образом, например, в виде какой-то модели языка, ср.:
При таком подходе мы часто наблюдаем подмену языкового объекта, подлежащего анализу, самой инструментальной моделью, поскольку языковой объект подгоняется под инструмент анализа в результате процедуры уподобления (А = А). Уравнивание инструмента анализа и языкового объекта осуществляется легко и незаметно, потому что метод анализа «сконструирован» также из естественного языка. Трудно не угодить в порочный круг, когда язык анализируется с помощью языка. Непосредственным объектом псевдолингвистического анализа становится сам инструмент.
При логически усовершенствованной модели анализа естественный язык используется в качестве материала, на котором апробируется соответствующая рассудочная, рациональная модель языка. Цель такого анализа – установление соответствия между моделью и языковым объектом. Это анализ научных рациональных понятий о языке, но не анализ природы языкового объекта.
Например, исходя из парадигмы понимания языка как структуры, мы начинаем моделировать структуру на языковом материале. Поиск системности в языке породил представления о «системных языковых отношениях». К таковым были причислены парадигматические отношения – синонимические, антонимические. По сути дела это отношения, выражаемые с помощью языка, что не дает нам полного права объявлять их природными, сущностными отношениями самого языка. Объектом анализа становится интеллектуальное, рассудочное понятие, которое навязывается языку.
Интеллектуальный анализ выдается за лингвистический анализ. Причем такое заблуждение почти не осознается. Концептуальный конструкт становится ориентиром анализа языкового объекта. Здесь можно вспомнить факты из истории лингвистики, связанные с поиском в рамках сравнительно-исторического языкознания (компаративистики) так называемого праязыжа, который на самом деле является интеллектуальным мифом. Ср. Бодуэн де Куртенэ: «Археологический характер языкознания отразился в стремлениях даже серьезных ученых к реконструкции или воссозданию разных «праязыков», «первообразных языков», в особенности же индоевропейского праязыка» [7, 98]. «Воссоздаваемый язык» А. Шлейхера Б. де Куртенэ называет «сказкой» [там же]. Рационально-концептуальные сказки смещают акценты анализа с языкового объекта на наши представления о них. На таком пути познания природа мира заменяется мирознанием.
Как было уже сказано выше, структурный метод подменил объект анализа. Структуралисты стали исследовать не язык и даже не структуру языка, а начали искать аналог структуры в языке, той самой структуры, которая была изначально заложена в методе анализа в виде ментального продукта или умозрительной модели.
Критикуя сравнительно-историческое языкознание за то, что оно исследовало не природу языка, а природу исторических и доисторических общественных контактов народов, структуралисты сами угодили под огонь критики именно из-за той же самой методологической ошибки – из-за подмены языкового объекта объектом неязыковым, инструментальным.
Они определили язык как частный случай семиотической системы. В поисках строгой научной теории языка Л. Ельмслев отбросил всю «внеязыковую реальность» и превратил язык в формальную систему функций. Для него главным руководством к анализу является лозунг – «теория определяет свой объект и воздействует на него» [19, 141]. Время показало, что его теория языка оказалась несостоятельной, так как она была настолько оторвана даже от научных представлений о языковом объекте, что о ее применении к языку не могло быть и речи. Даже сам автор этой теории не смог применить ее на практике.
Как всякое научное описание, лингвистическое исследование опирается на процедуры анализа и синтеза. Однако в лингвистике превалирует анализ. При этом лингвистический анализ исходит из синтеза как результата предварительного познания или гипотезы. Иными словами, анализ проводится по готовой схеме, т. е. по заранее дедуктивно выведенной модели исследуемого языкового явления. Сама процедура анализа состоит в следующем:
(1) Выдвигается гипотеза, что объект обладает определенным набором качеств и свойств.
(2) Создается модель, или упорядоченная структура этих свойств или качеств; иногда просто задается классификационный принцип.
(3) Далее данная модель «накладывается» на исследуемый языковой объект; проводится «собственно анализ», в ходе которого для каждого структурного компонента модели и межкомпонентного отношения устанавливается соответствие в материале естественного языка.
Доказательность превращается в поиск соответствующих примеров, которые подтверждают данный факт. Иногда на этом лингвистический анализ заканчивается. Другой раз на основании такого анализа делаются выводы, суть которых заключается в подтверждении выдвинутой гипотезы.
В лучшем случае лингвист выходит на следующие этапы анализа:
(4) «Синтезируя» результаты анализа, т. е. сведя их к первоначальной дедуктивной модели, лингвист начинает делать выводы о том, что подтвердилось (было найдено как соответствие) в языковом объекте, и что не подтвердилось (не было найдено или было обнаружено в несколько модифицированном варианте). В последнем случае мы имеем дело с несовершенством модели или операционной единицы, которая оказалась недостаточной, ущербной для того чтобы охватить все наблюдаемые свойства языкового объекта.
Наконец, в наилучшем случае лингвист (часто с большой неохотой) переходит к следующему этапу исследования, а именно:
(5) К этапу корректировки и пересмотра дедуктивной модели, уточнения операционной единицы.
В худшем случае этого не происходит и лингвист констатирует, что языковой объект не имеет каких-то свойств, заданных в модели. Спрашивается, почему языковой объект должен был их иметь?
В наихудшем случае языковому объекту, о чем уже говорилось выше, насильственно приписывается свойство, запрограммированное в метаязыке анализа. К сожалению, такие приписки встречаются сплошь и рядом.